Военная поэма моего отца о его отце - Герое Войны Петре Алексеевиче Прошутинском В День Победы
—------------------------
Двое на просеке
… Звонок из штаба: «Объявляй тревогу!
У нас в тылу эсэсовский спецназ.
Да, целый батальон. У них одна дорога -
по просеке лесной. У вас в запасе час…
Сибиряки в лесу народ хожалый.
Я вспоминаю, как отец, бывало,
за глухарем с утра в тайгу ходил.
Он с лайкой быстро птицу находил.
Однажды в ухо ей как снайпер угодил.
Мы два часа искали след от пули.
Нашли, когда за ушко заглянули.
Солдаты шли, сменяясь на сугробах.
Все в полушубках, словно в белых робах.
Лишь снега хруст да хриплые смешки.
Да пар над строем. Ну и матерки.
Приказ вполголоса, чтобы смотрели в оба.
Но вот поляны виден белый круг.
О цирке память детская воскресла.
Но вместо купола над ними звездный фон.
И зрители в сугробах, а не в креслах,
здесь залегли. И тишь сгустилась вдруг.
Минуты потекли. Одна. Другая. Третья.
И бесконечность в каждой как бессмертье.
Четвертая. Вот и они. Пришли.
И тоже в цепь. И тоже залегли.
В снегу лежать им явно не впервой.
Вон офицер их крутит головой.
Снял каску. И фуражку надевает.
Да, серая, с высокою тульей.
Эсэсовская. Что он затевает?
И что в руке он держит… микрофон?
Нет рупор! Маскхалат снимает.
Вот топчет снег. Вот чистит сапоги.
Ну как актер в театре за портьерой
глазами к рампе меряет шаги,
весьма довольный собственной карьерой.
Ага, встает. Из-за кустов выходит.
Ну что ж, не трус. И рупор тут же с ним.
Его к губам торжественно подносит.
Зачем-то «ахтунг» дважды произносит,
по-русски значит он вниманья просит
у нас дискантом ангельским своим.
- Эй! Рус Иван! Твой батальон - сибирский.
Вам отдохнуть бы… мы вам помешали.
Вы тайны все по связи разглашали,
забыв, что на войне неосторожность
возможность жить вгоняет в невозможность.
Ты не стреляй пока… Давай поговорим.
Обговорим все выгоды и риски.
Я знаю - твой форнаме Прошутинский.
Твой наме Петр - я Петер. Значит, тезка!
Почти что брат. Но это между нами.
Сибиряки… вы бьетесь очень хлестко.
Мне жаль, что мы встречаемся врагами.
Послушай, а ля герр ком а ля герр.
Ну то есть, на войне как на войне.
Я это перевел тебе на русский.
Ты вряд ли в свой Сибирь учил французский.
Немецкий вам полезнее вдвойне.
Ну вот тебе всего один пример.
К вам по дороге, ты поверь уж мне,
Мы пару ваших деревушек подпалили.
Мои камрады там двух мэдхен прихватили.
Ну, чтобы поразмяться между дел.
А ваши мужики своих девиц отбили
и зверски двух парней моих убили.
За что?! Мной гнев, конечно, овладел.
Всех приказал в один сарай загнать.
Тебе деталей лучше бы не знать.
Ну, это пустяки. Давай-ка ближе к телу!
Тебя я вызываю на дуэль.
Ты понял? Я тебя прошу к барьеру.
Теперь мы друг для друга только цель…
Фашист ко мне спиною повернулся.
Он за кустами даже не пригнулся.
Со мною рядом кто-то матюгнулся.
Сняв полушубок, «токарев» в руке,
я на опушку вышел налегке.
Он тоже встал на том краю поляны.
Шаги считаю. Десять. Двадцать. Тридцать.
Не спал, не ел и не успел побриться.
Стреляю. Вижу - он стреляет тоже.
Да черт с ним, мне на нем негоже
зацикливать внимание свое.
Держать прицел на этой сытой роже.
И все! Жаль, не позавтракали все же.
Хорош комбат, туды меня в качель.
Спокойно, хлопцы, я стреляю в цель.
Он вздрогнул, опустился на колено.
Я что… попал!? Ну так какого хрена!
Нет, встал. И вот он ближе, ближе.
А пули от него все ниже, ниже.
Он что, попасть мне хочет между ног?
А еще «тезка», мать его мамаша!
Он мне за свой ответит монолог.
Что, «вальтер» свой уже поднять не смог?
Nun gut… сам заварил всю эту кашу.
Los… тут тебе не мэдхен убивать.
Не деревушки наши поджигать.
Ты, Schwein, по мне само исчадье ада,
Я слов других не стану подбирать.
Да за меня Россия нынче рада,
что я в такое зло могу стрелять.
Стреляю… за семью сибирскую мою.
Томск, городок в моем родном краю.
Жена живет в медпункте заводском.
Со Славкой, сыном, шустреньким жучком.
Стреляю… за отца и младших братьев.
Их принял уже Бог в свои объятья.
Отца добила гибель сыновей.
И это все на совести твоей!
Стреляю… за Москву и Сталинград.
Не проведет твой фюрер в них парад.
Ты здесь у нас маршрут закончишь свой.
За русских девочек заплатишь головой.
Стреляю… и уж точно зверь такой
подохнет от моей сибирской пули.
О черт… а что же там с щекой?!
По ней кувалдой словно саданули.
А «тезка»… он уже передо мной.
И как назло мой «токарев» беззвучен.
Да ладно - удавлю одной рукой.
Я своим дедом этому обучен.
Другой махну своим ребятам - к бою!
Вы Божью месть несете им с собою…
И тут поляну вдруг накрыла вьюга.
Они крестом упали друг на друга.
Верней, врагом упали на врага.
Комбат шептать пытался: «Ни фига…
Еще не вечер… бейте их, ребята!
Они же звери… звери, не солдаты.
У нас же на зверей поставлена рука,
как и должно быть у сибиряка»…
Но он не знал… пробитая щека
его была одна сплошная рана.
Хлестала кровь струей, как из-под крана.
От челюстей, зубов одни обломки.
Язык разорван... Хорошо, ничком упал.
А то своей бы кровью захлебнулся.
Но кто же здесь невыносимо громкий!?
А это Вася, верный ординарец,
новосибирец, записной красавец,
с бинтом и ватой ловко подвернулся.
Повязку торопливо наложил
И голосом звенящим доложил:
- Мы, командир, сигнал твой уловили!
Ты не волнуйся. Мы их удавили.
Уж извини, но пленных мы не брали,
хотя они от ужаса орали
и вспоминали бога своего.
Мы осмотрели «тезку» твоего.
Он добежал до вашей «стрелки» тут,
хоть мертвым был уже за пять минут.
На зверя здорово твоя рука набита.
Ты из него наделал просто сито.
Ты как на стрельбище украсил свою цель.
Весь батальон спасла твоя дуэль.
Она же с неба вьюгу привела.
А вьюга словно крылья нам дала.
Эсэсовцы и ахнуть не успели,
как мы в момент на головы им сели…
Читатель! Твоего прошу прощенья.
Комбат не слышал эти откровенья.
Потеря крови... Потерял сознанье...
Когда к нему вернулось пониманье
себя, уже везли к врачебному столу.
А боль скребла железом по стеклу…